Неточные совпадения
Я возвращался домой пустыми переулками станицы; месяц, полный и красный, как зарево пожара, начинал
показываться из-за зубчатого горизонта домов; звезды спокойно сияли на темно-голубом своде, и мне стало смешно, когда я вспомнил, что были некогда люди премудрые, думавшие, что светила небесные принимают участие в наших ничтожных спорах за клочок
земли или за какие-нибудь вымышленные права!..
Его высокая фигура в черном фраке, бледное выразительное лицо и, как всегда, грациозные и уверенные движения, когда он крестился, кланялся, доставая рукою
землю, брал свечу
из рук священника или подходил ко гробу, были чрезвычайно эффектны; но, не знаю почему, мне не нравилось в нем именно то, что он мог
казаться таким эффектным в эту минуту.
Только что он хотел отворить дверь, как вдруг она стала отворяться сама. Он задрожал и отскочил назад. Дверь отворялась медленно и тихо, и вдруг
показалась фигура — вчерашнего человека из-под
земли.
Царь медленно шел к военно-морскому отделу впереди этих людей, но
казалось, что они толкают его. Вот губернатор Баранов гибко наклонился, поднял что-то с
земли из-под ног царя и швырнул в сторону.
Пред Самгиным вставала картина бессмысленного и тревожного метания
из стороны в сторону.
Казалось, что Иноков катается по
земле, точно орех по тарелке, которую держит и трясет чья-то нетерпеливая рука.
— Впрочем, этот термин,
кажется, вышел
из употребления. Я считаю, что прав Плеханов: социаль-демократы могут удобно ехать в одном вагоне с либералами. Европейский капитализм достаточно здоров и лет сотню проживет благополучно. Нашему, русскому недорослю надобно учиться жить и работать у варягов. Велика и обильна
земля наша, но — засорена нищим мужиком, бессильным потребителем, и если мы не перестроимся — нам грозит участь Китая. А ваш Ленин для ускорения этой участи желает организовать пугачевщину.
— Да, муж говорит: ходкие книги,
кажется, уже купил… Распутин, большевики… бессарабские помещики, — говорила она, вопросительно глядя в лицо Самгина. — Все это поднимается, как будто из-под
земли, этой… Как ее?
Из чего лава?
Немногие встречные и, между прочим, один доктор или бонз, с бритой головой, в халате
из травяного холста, торопливо шли мимо, а если мы пристально вглядывались в них, они, с выражением величайшей покорности, а больше,
кажется, страха, кланялись почти до
земли и спешили дальше.
Когда медведь был от меня совсем близко, я выстрелил почти в упор. Он опрокинулся, а я отбежал снова. Когда я оглянулся назад, то увидел, что медведь катается по
земле. В это время с правой стороны я услышал еще шум. Инстинктивно я обернулся и замер на месте.
Из кустов
показалась голова другого медведя, но сейчас же опять спряталась в зарослях. Тихонько, стараясь не шуметь, я побежал влево и вышел на реку.
Через полчаса свет на небе еще более отодвинулся на запад.
Из белого он стал зеленым, потом желтым, оранжевым и наконец темно-красным. Медленно
земля совершала свой поворот и,
казалось, уходила от солнца навстречу ночи.
Сумерки в лесу всегда наступают рано. На западе сквозь густую хвою еще виднелись кое-где клочки бледного неба, а внизу, на
земле, уже ложились ночные тени. По мере того как разгорался костер, ярче освещались выступавшие
из темноты кусты и стволы деревьев. Разбуженная в осыпях пищуха подняла было пронзительный крик, но вдруг испугалась чего-то, проворно спряталась в норку и больше не
показывалась.
Через год после того, как пропал Рахметов, один
из знакомых Кирсанова встретил в вагоне, по дороге
из Вены в Мюнхен, молодого человека, русского, который говорил, что объехал славянские
земли, везде сближался со всеми классами, в каждой
земле оставался постольку, чтобы достаточно узнать понятия, нравы, образ жизни, бытовые учреждения, степень благосостояния всех главных составных частей населения, жил для этого и в городах и в селах, ходил пешком
из деревни в деревню, потом точно так же познакомился с румынами и венграми, объехал и обошел северную Германию, оттуда пробрался опять к югу, в немецкие провинции Австрии, теперь едет в Баварию, оттуда в Швейцарию, через Вюртемберг и Баден во Францию, которую объедет и обойдет точно так же, оттуда за тем же проедет в Англию и на это употребит еще год; если останется
из этого года время, он посмотрит и на испанцев, и на итальянцев, если же не останется времени — так и быть, потому что это не так «нужно», а те
земли осмотреть «нужно» — зачем же? — «для соображений»; а что через год во всяком случае ему «нужно» быть уже в Северо — Американских штатах, изучить которые более «нужно» ему, чем какую-нибудь другую
землю, и там он останется долго, может быть, более года, а может быть, и навсегда, если он там найдет себе дело, но вероятнее, что года через три он возвратится в Россию, потому что,
кажется, в России, не теперь, а тогда, года через три — четыре, «нужно» будет ему быть.
Леший сзади обнимает Мизгиря; Снегурочка вырывается и бежит по поляне. Леший оборачивается пнем. Мизгирь хочет бежать за Снегурочкой, между ним и ею встает
из земли лес. В стороне
показывается призрак Снегурочки, Мизгирь бежит к нему, призрак исчезает, на месте его остается пень с двумя прилипшими, светящимися, как глаза, светляками.
Наконец карета у крыльца. Тетеньки вылезают
из нее и кланяются отцу, касаясь рукой до
земли, а отец в это время крестит их; потом они ловят его руку, а он ловит их руки, так что никакого целования
из этого взаимного ловления не выходит, а происходит клеванье носами, которое
кажется нам, детям, очень смешным. Потом тетеньки целуют всех нас и торопливо суют нам в руки по прянику.
Очнувшись, снял он со стены дедовскую нагайку и уже хотел было покропить ею спину бедного Петра, как откуда ни возьмись шестилетний брат Пидоркин, Ивась, прибежал и в испуге схватил ручонками его за ноги, закричав: «Тятя, тятя! не бей Петруся!» Что прикажешь делать? у отца сердце не каменное: повесивши нагайку на стену, вывел он его потихоньку
из хаты: «Если ты мне когда-нибудь
покажешься в хате или хоть только под окнами, то слушай, Петро: ей-богу, пропадут черные усы, да и оселедец твой, вот уже он два раза обматывается около уха, не будь я Терентий Корж, если не распрощается с твоею макушей!» Сказавши это, дал он ему легонькою рукою стусана в затылок, так что Петрусь, невзвидя
земли, полетел стремглав.
За Киевом
показалось неслыханное чудо. Все паны и гетьманы собирались дивиться сему чуду: вдруг стало видимо далеко во все концы света. Вдали засинел Лиман, за Лиманом разливалось Черное море. Бывалые люди узнали и Крым, горою подымавшийся
из моря, и болотный Сиваш. По левую руку видна была
земля Галичская.
Под бельэтажем нижний этаж был занят торговыми помещениями, а под ним, глубоко в
земле, подо всем домом между Грачевкой и Цветным бульваром сидел громаднейший подвальный этаж, весь сплошь занятый одним трактиром, самым отчаянным разбойничьим местом, где развлекался до бесчувствия преступный мир, стекавшийся
из притонов Грачевки, переулков Цветного бульвара, и даже
из самой «Шиповской крепости» набегали фартовые после особо удачных сухих и мокрых дел, изменяя даже своему притону «Поляковскому трактиру» на Яузе, а хитровская «Каторга»
казалась пансионом благородных девиц по сравнению с «Адом».
— Ох, тоже и скажет! На што мне и лицо это самое? Провалилась бы я,
кажется, скрозь
землю, а ты:
из лица не совсем!
Ветер шевелил прядь волос, свесившуюся из-под его шляпы, и тянулся мимо его уха, как протяжный звон эоловой арфы. Какие-то смутные воспоминания бродили в его памяти; минуты
из далекого детства, которое воображение выхватывало
из забвения прошлого, оживали в виде веяний, прикосновений и звуков… Ему
казалось, что этот ветер, смешанный с дальним звоном и обрывками песни, говорит ему какую-то грустную старую сказку о прошлом этой
земли, или о его собственном прошлом, или о его будущем, неопределенном и темном.
Но при этом
казалось, что слепой придавал еще какие-то особенные свойства каждому звуку: когда из-под его руки вылетала веселая и яркая нота высокого регистра, он подымал оживленное лицо, будто провожая кверху эту звонкую летучую ноту. Наоборот, при густом, чуть слышном и глухом дрожании баса он наклонял ухо; ему
казалось, что этот тяжелый тон должен непременно низко раскатиться над
землею, рассыпаясь по полу и теряясь в дальних углах.
После полуночи дождь начал стихать, но небо по-прежнему было морочное. Ветром раздувало пламя костра. Вокруг него бесшумно прыгали, стараясь осилить друг друга, то яркие блики, то черные тени. Они взбирались по стволам деревьев и углублялись в лес, то вдруг припадали к
земле и,
казалось, хотели проникнуть в самый огонь. Кверху от костра клубами вздымался дым, унося с собою тысячи искр. Одни
из них пропадали в воздухе, другие падали и тотчас же гасли на мокрой
земле.
— Милый князь, — как-то опасливо подхватил поскорее князь Щ., переглянувшись кое с кем
из присутствовавших, — рай на
земле нелегко достается; а вы все-таки несколько на рай рассчитываете; рай — вещь трудная, князь, гораздо труднее, чем
кажется вашему прекрасному сердцу. Перестанемте лучше, а то мы все опять, пожалуй, сконфузимся, и тогда…
— Ежели бы жив был Иван Герасимыч, — со вздохом проговорил он, — да,
кажется,
из земли бы вырыли девку. Отошло, видно, времечко… Прости на глупом слове, Степан Романыч. Придется уж, видно, через волость.
И,
кажется, ждешь [?], чтоб
из допотопных [Государственными преступниками царское правительство называло декабристов, политическими — поляков, допотопными Пущин называл декабристов.] возвращением воспользовались те, у которых ни родных, ни родины, то есть клочка
земли уже нет.
Наконец выбрали и накидали целые груды мокрой сети, то есть стен или крыльев невода,
показалась мотня,
из длинной и узкой сделавшаяся широкою и круглою от множества попавшейся рыбы; наконец стало так трудно тащить по мели, что принуждены были остановиться,
из опасения, чтоб не лопнула мотня; подняв высоко верхние подборы, чтоб рыба не могла выпрыгивать, несколько человек с ведрами и ушатами бросились в воду и, хватая рыбу, битком набившуюся в мотню, как в мешок, накладывали ее в свою посуду, выбегали на берег, вытряхивали на
землю добычу и снова бросались за нею; облегчив таким образом тягость груза, все дружно схватились за нижние и верхние подборы и с громким криком выволокли мотню на берег.
— Тут не один был Кошка, — отвечал он простодушно, — их, может быть, были сотни, тысячи!.. Что такое наши солдатики выделывали. — уму невообразимо; иду я раз около траншеи и вижу, взвод идет с этим покойным моим капитаном с вылазки, слышу — кричит он: «Где Петров?.. Убит Петров?» Никто не знает; только вдруг минут через пять, как из-под
земли, является Петров. «Где был?» — «Да я, говорит, ваше высокородие, на место вылазки бегал, трубку там обронил и забыл». А, как это вам
покажется?
— Строка
из молитвы.] — почти все повалились в
землю, звуча кандалами,
кажется приняв эти слова буквально на свой счет.
Но для того, чтобы убедиться в этом, мне пришлось пережить много тяжелых лет, многое сломать в душе своей, выбросить
из памяти. А в то время, когда я впервые встретил учителей жизни среди скучной и бессовестной действительности, — они
показались мне людьми великой духовной силы, лучшими людьми
земли. Почти каждый
из них судился, сидел в тюрьме, был высылаем
из разных городов, странствовал по этапам с арестантами; все они жили осторожно, все прятались.
Из темной чащи кустов, которые
казались теперь совсем черными, выскочило несколько перепуганных зайцев и залегли в меже вровень с
землею.
В той самой деревне, которая померещилась им еще в Лозищах, из-за которой Лозищи
показались им бедны и скучны, из-за которой они проехали моря и
земли, которая виднелась им из-за дали океана, в туманных мечтах, как
земля обетованная, как вторая родина, которая должна быть такая же дорогая, как и старая родина.
И потому как человеку, пойманному среди бела дня в грабеже, никак нельзя уверять всех, что он замахнулся на грабимого им человека не затем, чтобы отнять у него его кошелек, и не угрожал зарезать его, так и нам,
казалось бы, нельзя уже уверять себя и других, что солдаты и городовые с револьверами находятся около нас совсем не для того, чтобы оберегать нас, а для защиты от внешних врагов, для порядка, для украшения, развлечения и парадов, и что мы и не знали того, что люди не любят умирать от голода, не имея права вырабатывать себе пропитание
из земли, на которой они живут, не любят работать под
землей, в воде, в пекле, по 10—14 часов в сутки и по ночам на разных фабриках и заводах для изготовления предметов наших удовольствий.
Савка пополз вдоль забора, цапаясь за доски тёмно-красными руками; его кровь, смешавшись со взрытой
землёй, стала грязью, он был подобен пню, который только что выкорчевали: ноги, не слушаясь его усилий, волоклись по
земле, как два корня, лохмотья рубахи и портков
казались содранной корой, из-под них, с пёстрого тела, струился тёмный сок.
Сам он был человек измятый, изжёванный, а домишко его с косыми окнами, провисшей крышей и красными пятнами ставен,
казалось, только что выскочил
из жестокой драки и отдыхает, сидя на
земле.
Мучительная тревога за неё сжимала сердце, юноша ощущал горячую сухость в горле, ему
казалось, что
из земли в спину и в затылок ему врастают острые шипы, рвут тело.
И вдруг его обожгло. Из-за первого же угла, словно из-под
земли, вырос квартальный и, гордый сознанием исполненного долга, делал рукою под козырек. В испуге он взглянул вперед: там в перспективе виднелся целый лес квартальных, которые,
казалось, только и ждали момента, чтоб вытянуться и сделать под козырек. Он понял, что и на сей раз его назначение, как помпадура, не будет выполнено.
— Не слыхал, так другие от тебя услышат. Становитесь же в кружок, не говорите ни слова, смотрите вниз, а если
покажется из земли огонек, тотчас зачурайтесь.
Заводский гудок протяжно ревел, возвещая начало рабочего дня. Густой, хриплый, непрерывный звук,
казалось, выходил из-под
земли и низко расстилался по ее поверхности. Мутный рассвет дождливого августовского дня придавал ему суровый оттенок тоски и угрозы.
Встречу им подвигались отдельные дома, чумазые, окутанные тяжёлыми запахами, вовлекая лошадь и телегу с седоками всё глубже в свои спутанные сети. На красных и зелёных крышах торчали бородавками трубы,
из них подымался голубой и серый дым. Иные трубы высовывались прямо
из земли; уродливо высокие, грязные, они дымили густо и черно.
Земля, плотно утоптанная,
казалась пропитанной жирным дымом, отовсюду, тиская воздух, лезли тяжёлые, пугающие звуки, — ухало, гудело, свистело, бранчливо грохало железо…
Нестор Игнатьевич освежил лицо, взял шляпу и вышел
из дома в первый раз после похорон Даши. На бульваре он встретил m-lle Онучину, поклонился ей, подал руку, и они пошли за город. День был восхитительный. Горячее итальянское солнце золотыми лучами освещало
землю, и на
земле все
казалось счастливым и прекрасным под этим солнцем.
Он поднял руку, чтобы перекреститься, но в тот момент ружье выпало у него
из рук и пропало. Ему
показалось, что ружье провалилось сквозь
землю…
Дорогие ковры, громадные кресла, бронза, картины, золотые и плюшевые рамы; на фотографиях, разбросанных по стенам, очень красивые женщины, умные, прекрасные лица, свободные позы;
из гостиной дверь ведет прямо в сад, на балкон, видна сирень, виден стол, накрытый для завтрака, много бутылок, букет
из роз, пахнет весной и дорогою сигарой, пахнет счастьем, — и все,
кажется, так и хочет сказать, что вот-де пожил человек, потрудился и достиг наконец счастья, возможного на
земле.
К следующему дню снег наполовину стаял. Кое-где проглянула черная
земля, а к вечеру прихватило чуть-чуть изморозью. Воздух стал прозрачнее для света и звуков. Шум поездов несся так отчетливо и ясно, что,
казалось, можно различить каждый удар поршней локомотива, а когда поезд выходил
из лощины, то было видно мелькание колес. Он тянулся черной змеей над пестрыми полями, и под ним что-то бурлило, варилось и клокотало…
Волынцев вошел и подозрительно посмотрел на Лежнева и на сестру. Он похудел в последнее время. Они оба заговорили с ним; но он едва улыбался в ответ на их шутки и глядел, как выразился о нем однажды Пигасов, грустным зайцем. Впрочем, вероятно, не было еще на свете человека, который, хотя раз в жизни, не глядел еще хуже того. Волынцев чувствовал, что Наталья от него удалялась, а вместе с ней,
казалось, и
земля бежала у него из-под ног.
Но не прошла она десяти шагов, как Мозгляков как будто вырос перед нею из-под
земли;
казалось, он нарочно поджидал на этом месте.
Теперь я отдаю полную справедливость его неусыпной, хотя слишком строгой и педантической деятельности, но тогда он
казался мне тираном, извергом, злым духом, который вырастал как будто
из земли даже в таких местах, куда и надзиратели не заглядывали.
Бродили по подсохшему саду, когда среди голых кустов
показалась велосипедная шапочка и черная борода неприятного гостя и загудел издалека его глухой, словно из-под
земли, ворчащий бас; и сам Саша с видимой холодностью пожал ему руку.
Игуменья Досифея была худая, как сушеная рыба, старуха, с пожелтевшими от старости волосами. Ей было восемьдесят лет,
из которых она провела в своей обители шестьдесят. Строгое восковое лицо глядело мутными глазами. Черное монашеское одеяние резко выделяло и эту седину и эту старость:
казалось, в игуменье не оставалось ни одной капли крови. Она встретила воеводшу со слезами на глазах и благословила ее своею высохшею, дрожавшею рукой, а воеводша поклонилась ей до
земли.
Юрий остановился на минуту, чтоб хорошенько осмотреться, и когда глаза его привыкли немного к этой смрадной и туманной атмосфере, то он заметил в одной
из впадин стены что-то похожее на лицо человека, который, прижавшись к
земле,
казалось, не обращал на него внимания...
Он уже трижды ходил в монастырь: повесит за спину себе котомку и, с палкой в руке, уходит не торопясь;
казалось — он идёт по
земле из милости к ней, да и всё он делает как бы
из милости.
Месяц бледным серпом выплыл из-за горы, и от него потянулись во все стороны длинные серебряные нити; теперь вершины леса обрисовались резкими контурами, и стрелки елей
кажутся воздушными башенками скрытого в
земле готического здания.